4. Пробный пост
– Пусти переночевать, хозяин добрый! – поклонилась путница крепкому седовласому мельнику. – Родичи покойного мужа меня выгнали, чтоб наследством не делиться. Иду к своей родне, а тут – гроза...
Собравшиеся вокруг мельника родичи и батраки разглядывали странницу. Женщина знала, как она выглядит: повязанный по самые глаза темный вдовий плат, серый сарафан,  вдрызг разбитые лапоточки.
– Гроза и впрямь скоро грянет, – откликнулся мельник. – Грех гостью с порога гнать.
– Спасибо, хозяин ласковый, – снова поклонилась женщина и смелее подняла глаза на людей. Теперь видно было, что вдова молода. Лет, поди, двадцать пять.
– Хозяин? Это кто здесь хозяин? – раздался вдруг тихий страшный голос, похожий на змеиное шипение. – Здесь только одна хозяйка. Моя мельница. И хозяйство всё – моё. Мне и решать, кто тут ночует, а кто – нет!
Люди в тревоге расступились, и перед путницей оказалась старуха поразительного вида. Кика шита речным жемчугом, белая льняная рубаха, юбка из дорогого привозного аксамита. А сама старуха – длинная, тощая, высохшая, как рыбья кость. Горящие злые глаза глубоко запали в глазницы.
– Не серчай, бабушка, Гордея свет Вышатична, – поклонился старухе мельник.
«Бабушка? – удивилась про себя путница. – Этот седой человек ей не сын, а внук?»
Гордея Вышатична продолжала гневаться:
– Смерти моей ждете? Я вас еще всех переживу. Я трех сынов схоронила, да пятерых внуков, да двоих правнуков! И вас всех схороню!
Гостья глядела на старуху и вспоминала старых до белизны змей, переживших свой яд.
Эта старуха свой яд не пережила. Она им просто сочилась.
Обернувшись к путнице, Гордея холодно бросила:
– Ни к чему ты здесь. Пришла незвана, уйди негнана!
– Дозволь сказать, бабушка, – вмешался мельник. – Человека в грозу из дому гнать – Пламенного гневить. Он и покарать может. Молнией в крышу...
За лесом откликнулся дальний гром.
Старуха с прищуром глянула на подходящие из-за леса тучи.
– Ну... быть по-твоему, пусть приблуда остается. Только чтоб в доме не ночевала, еще стянет чего... Пусть ночует в амбаре, что над мельничным прудом.
Кто-то из батраков ахнул.
– Бабушка, – тихо вмешался мельник, – может, хоть на сеновале? Что она там украдет – охапку сена прошлогоднего?
– Вот дождешься моей смерти – тогда командуй... И чтоб еды ей не давать! Моего добра не хватит – нищих угощать... – Гордея обернулась к путнице: – Как звать-то тебя, гостьюшка дорогая?
На последних словах голос ее задрожал от ненависти.
Странница ответила кротко и спокойно, с глубоким поклоном:
– Ты, Гордея свет Вышатична, мое имя угадала. Сказала ты: «Пришла незвана...» Незваной меня люди зовут...
Незвану отвели в амбар, покосившийся над прудом так, что вот-вот был готов рухнуть в воду, и оставили одну. В амбаре был свален всякий хлам: сломанная прялка, груда протертой до дыр обуви, какую не взялся бы чинить ни один сапожник, и облезлый кожух, на который Незвана тут же уселась.
Прибежала девушка-батрачка, принесла кусок хлеба, а на нем – горстку каши. Пока путница ела, батрачка, которая назвалась Миланой, стоя в дверях, рассказывала про дела, что творились на мельнице.
Оказалось, Гордея в юности чем-то угодила Рогачу и за то попросила у него долгой-предолгой жизни. А долгой-предолгой молодости попросить, дура, не догадалась. Вот и живет второй век да злобствует на весь свет. Младший правнук, Ждан, любит Милану, но старуха запрещает им пожениться. А когда они захотели вдвоем уйти с мельницы – пригрозила проклясть правнука. Проклятие старшего в роду – страшная сила...
– А скажи-ка, добрая девушка, – спросила Незвана, – отчего все испугались, когда хозяйка мне велела ночевать в амбаре?
– Сюда по ночам из тростников шишига таскается, – шепотом ответила девушка. – Задавить может...
И прочь убежала. А Незвана поудобнее устроилась на кожухе, развязала платок и стала вслушиваться к звукам за стеной – там на пруду сонно вскрикивали дикие утки.
Но шаги раздались не оттуда, откуда ждала их Незвана.
Открылась дверь. На пороге встала Гордея Вышатична.
– Зашла я поглядеть, не взяли ли тебя в дом супротив воли моей... А почему они тебя снаружи на щеколду не заперли, недотепы?.. Эй, чего ты на меня уставилась, молодуха?
Легко поднявшись на ноги, Незвана ответила:
– Прости, Гордея свет Вышатична, твоя кика нарядная набок сбилась. Дозволь, я поправлю...
– Ой! Больно! – крикнула старуха. – Убери лапы, медведица!
Сама поправила жемчужную кику и ушла. Снаружи стукнула щеколда – заперла-таки гостью, гадюка...
И тут ударила гроза, рухнул на крышу дождь.
Незвана передвинула кожух, чтобы на него не лили струйки с потолка,  и принялась переплетать русую косу.
И не услышала за дождем, как зашлепали за стеной по грязи лапы – широкие, не человечьи. И сквозь дверь, не тронув щеколды, прошла-просочилась в амбар шишига.
Была шишига ростом мала, горбата, волокла по полу огромное брюхо. Руки – словно ветки суховатые, ладошки – как у лягушки, а зеленые волосы закручены пучком-шишом. Личико с кулачок, а глаза острые, словно шилья.
– Человечьим духом пахнет, теплой кровушкой, – проквакала она, усаживаясь под текущими с потолка струйками.
– То от меня, – почтительно откликнулась молодица. – Здрава будь, шишига, шишова сестрица.
– Ишь ты, – удивилась пришелица. – А как же твое имя?
Молодица ответила без запинки:
– Имя мое – Гордея, по отцу величают Вышатичной.
– Смела ты, Гордея Вышатична... – Шишига повторила имя, словно пробуя на вкус. – Смела, да больно проста, доверчива... Что ж, за почтительные речи не задавлю тебя. Заберу к себе. У меня в тине дворец из тростника. Будешь там мне прислуживать.
– Я бы, шишига-госпожа, за тобой бегом побежала. Да куда же в тину в этаких лапоточках! – Молодица приподняла ногу, покачала ступней на весу. – Они же развалятся! Вот были бы у меня сапожки...
– Принести сапожки – невелик труд, – снисходительно откликнулась шишига.
Поползла к двери... но вдруг остановилась. Вернулась на место. Уставилась на женщину глазами-шильцами.
– Ага! Попрошу я знакомого беса, достанет он сапожки. А ты примеришь и скажешь: малы. Я за другими сапогами беса пошлю. Ты скажешь: эти хороши, да к сарафану не идут. Сапожки красные, а сарафан серый. Пошлю я беса за красным сарафаном. Ты к сарафану расшитый пояс потребуешь, потом – цветастый платок, потом – монисто... Протянешь время до петухов. С петухами я уйду, а тебе останутся наряды.
Молодица расхохоталась задорно, звонко:
– Ой, догадлива ты, шишига-хозяюшка!
– Меня в старые времена этак провела одна девица, – с досадой хмыкнула шишига.
– А давай, догадливая, загадки загадывать! – предложила молодица. – Коли проиграю – пойду к тебе в тростниковый дворец, в тинные покои. А ты что поставишь?
– Скажу, где горшок с золотом зарыт. Только, чур, мне начинать. Ну-ка, что это такое: брат брата трет, белая кровь течет?
– При мельнице живешь, про мельницу загадываешь? Жернова и мука. А это что: седые кабаны всё поле облегли?
– Туман, – блаженно откликнулась шишига. – Люблю туман. А вот эту отгадай. Кто ее ладит – тот ей не рад, а для кого ее ладят – тот о ней и не знает.
– Ты про домовину? Кто ее для покойника ладит, тот не радуется, а сам покойник про нее не знает...
– Угадала, – с досадой бросила шишига. – Давай свою.
– Сами не светят, а без них темно.
Шишига думала долго, но все-таки сказала:
– Глаза. А вот о ком я сейчас скажу? Пошли двое на дорогу. Первый велел, второй убил. Обоих люди взяли. Первого казнили, второму рады были.
Молодица ответила с неожиданной горечью:
– Это разбойник и его топор. Уж знаю, что топору люди рады, в хозяйстве сгодится. А разбойничья жизнь медяка не стоит...
– Загадывай! – приказала шишига, глядя в упор на женщину.
Молодица так же пристально поглядела на противницу.
«А ежели спрошу про такое, о чем тебе, шишига, и думать противно, не то что говорить?»
И загадала простенькую загадку, какую любой с малолетства знает:
– Конь скачет, жаром пышет. Весь мир обежит, а никто его не оседлает.
Долго думала шишига. Очень долго. Уже и отгремела гроза, и дождь перестал хлестать по крыше... Наконец сказала неуверенно:
– Ветер?
– Ветер редко жаром пышет. Не угадала ты. Это солнце.
– Тьфу! Где ты загадки такие мерзкие берешь?
– В лесу на пенечке нашла, – дерзко ответила молодица.
– Твоя взяла. Но просто так золото отдать не могу, такой уж на мне зарок лежит. Должна ты мне, баба, дать взамен что-то свое.
– Что у меня своего-то? Лапти рваные?
– Кому нужны твои лапти? Глаз отдай.
– Жаль мне очей моих ясных. Не отдам тебе, шишига, глаз.
– Так зуб отдай.
– Жаль мне зубов моих жемчужных. Не отдам тебе, шишига, зуб.
– Так каплю крови отдай.
– Жаль мне крови моей горячей. Не отдам тебе, шишига, ни капли.
– Так и оставайся без золота, коли жадная такая.
– Проиграла, шишига, так плати. Могу дать волосок свой.
– Давай!
В тот же миг молодица увидела перед глазами лес, овраг, старый дуб. Земля под дубом стала прозрачной, виден в ней был печной горшок, светящийся изнутри. Чего только не было в горшке – и серебро, и золото, и каменья самоцветные...
– На какой зарок клад положен? – деловито осведомилась молодица. – А не то буду его брать, а он глубоко в землю уйдет.
– Разбираешься! – оценила шишига. – Зарок – сплясать под дубом. Да чтоб одна нога босая была, а вторая – обутая. Тогда клад в руки дастся... Давай волос! – Шишига потянулась к голове молодицы лягушачьими лапами.
Та отпрянула:
– Сама вырву!
Расплела косу, протянула шишиге волосок.
Та глянула с подозрением:
– Косы у тебя русые, а волос седой!
– Я как тебя, шишига, увидала, так от страха седина в волосах пробилась.
Довольная шишига пошлепала прочь. У двери обернулась:
– Думаешь, умна ты? Ан не умна! Сама мне имя свое дала, отца своего назвала, волос свой подарила! Через волос я порчу наведу, кровь в жилах остановлю, жизнь выпью. Еще не ляжет первый снег, как быть похоронам. Будут над тобой, Гордея Вышатична, плакать родные, в домовину тебя укладываючи, во сыру землю опускаючи.
Молодица вскрикнула, закрыла лицо руками, плечи ее затряслись.
– То-то же! – сказала шишига и прошла сквозь запертую дверь.
Молодица отняла от лица руки – она беззвучно смеялась.
Запели петухи. Что-то прошумело в тростниках, хлюпнуло в тине – и стихло...
Утром Милана отворила дверь амбара, обрадовалась, что гостья жива, и посоветовала уходить, пока Гордея ее не заставила ночлег отрабатывать.
Уходя, молодица обернулась на мельницу и вспомнила слова шишиги.
– Еще не ляжет первый снег, – нараспев сказала она, – как быть похоронам. Но не будут над тобой, Гордея Вышатична, плакать родные, в домовину тебя укладываючи, во сыру землю опускаючи. Радоваться будут. Пожила ты – и довольно... А имя ты мне дала неплохое – Незвана! Оно мне удачу принесло. Оставлю его пока себе, а там погляжу!